Как устроена кора головного мозга, почему ее возможности ограничены и как эмоции, дополняя работу коры, позволяют человеку совершать научные открытия.
Эта необыкновенная книга А.Г. Свердлик вышла в 2016 году и очень скоро стала редкостью. Ею заинтересовались не только в России, но и в мире. В 2018 книга вышла на английском, сейчас готовится второе издание на русском языке. Оригинальная идея, предложенная автором, переворачивает общепринятые представления о физиологии абстрактного мышления.
Об этом и многом другом мы беседуем с автором — специалистом в области нейрокогнитивной патологии, преподавателем клинической психиатрии медицинского факультета Тель-Авивского университета, членом международного нейропсихоаналитического общества, Анной Геннадьевной Свердлик
Как получилось, что практикующий психиатр так серьезно интересуется абстрактным и, в частности, математическим мышлением? Казалось бы, медицина и математика — довольно далекие друг от друга области. Не хотелось ли Вам выбрать другую профессию, ближе к точным наукам?
Я выросла во врачебной семье, но никогда не планировала быть врачом. Я собиралась стать математиком, хотя все окружающие активно меня от этого отговаривали – это, мол, не женское занятие, а чтобы заниматься теоретической наукой, надо быть по меньшей мере гением. Поэтому я решила поступать на биофак МГУ в надежде, что мне удастся найти применения своим склонностям в биологии. Но меня не приняли, и чтобы не терять год, я поступила в медицинский. Там и осталась.
Математику же я страстно полюбила прежде всего за красоту, за то, что она наполняет чувством гармонии с миром и в то же время ни с чем не сравнимым по силе воодушевлением, близким к экстазу. Она сформировала меня не только в интеллектуальном, но и в эмоциональном и эстетическом плане. Каким-то образом было понятно, что разум завязан на эмоциях и на гармонии. Возможно, это также подтолкнуло меня к психиатрии.
Вы написали совершенно нестандартную для ученого Вашей специальности книгу. Вероятно, Вас поразила какая-то неожиданная находка, о которой не могли не рассказать. Какова основная идея этой книги?
Для начала мне хотелось понять, как человек мыслит. Психиатрия сама по себе к ответу на этот вопрос мало приближает, но позволяет лучше понять, что по этому поводу думают специалисты в смежных, более теоретических областях. Кроме того, я время от времени читаю научно-популярную литературу по современной физике – это интересно, а кроме того, я убеждена, что чтобы о чём-то думать, надо иметь хотя бы элементарное представление о предмете. Со временем я поняла (с подачи многих других, кто это понял до меня), что нет мышления без эмоций, эмоций – без целостного организма и что всё это должно работать в унисон с физической картиной мира.
Поскольку математического образования я не получила, моя любовь к математике осталась платонической, но сильной, и хотелось как-то её реализовать, связав уникальную математическую строгость с единством физического и ментального. Я стала что-то записывать, не имея при этом никаких конкретных намерений. Просто увлеклась процессом. И потом, я была убеждена, что связь есть, а дорогу осилит идущий.
Книга представляет собой довольно длинную цепь умозаключений, которые основаны большей частью на данных нейронауки, а также на философии науки, философии математики, психиатрии, биологии и физике.
Идея такова. Начнём с того, что мы понятия не имеем о том, как наш несовершенный мозг приходит к математическим открытиям, которые столь точно описывают физический мир. Ни нейронаука, ни прочие науки ничего нам об этом не говорят. Более того, нейронаука убедительно, казалась бы, показывает, что это вообще невозможно. То есть об абстрактном мышлении она всё ещё знает очень мало, а о высших математических функциях не знает практически ничего, но косвенным образом может убедительно доказать, что с точностью наш мозг и наше мышление ничего общего не имеют и иметь не могут в принципе. Таким образом, первая половина книги, объясняя, как устроен и функционирует мозг, пытается убедить читателя, что никакой математической строгости существовать не может. А вторая пытается его переубедить. Поскольку она ведь существует.
Смиримся с тем фактом, что мы и наш мозг – это верх несовершенства. Смиримся и с тем, что нейронауке ничего не известно о том, как совершаются открытия – любые, не только математические. Тогда попробуем посмотреть, как мы делаем хоть какие-то выводы и как принимаем хоть какие-то решения – но и тут никакой ясности нет. Хорошо, допустим, что что мы пришли к определенному решению, но на основании чего мы узнаём, что оно правильное? – очень мало ясности и в этом. В конце концов, мы остаёмся с вопросом, как мы узнаём, то есть распознаём – лицо как знакомое, стакан как собственный, идею как правильную – вообще: на чем основано узнавание, идентификация. А идентификации есть сличение, констатация совпадения: чего-то с чем-то. Тут нейронауке уже есть что сказать. И если совместить экспериментальные нейронаучные факты с некоторыми дополнительными знаниями и представлениями о мире, то можно предположить, что с чем совпадает в нас и как сигнализирует высшим формам сознания о том, что правильное решение найдено. Утрируя, можно сказать, что это совпадение между внешним и внутренним. И чем более универсальна проблема, требующая решения, тем более фундаментальным должно быть совпадение. В конечном итоге, совпадает физика мира, которые внутри нас, с той, которая вовне — но ведь это одна и та же физика. Поэтому тут и совпадение практически тотальное.
То есть книга построена наподобие системы множества уравнений с таким же множеством неизвестных, из которых нас для начала интересует только одно – момент совпадения. Произведя с этими уравнениями несколько нехитрых манипуляций, мы подвергаем взаимному уничтожению все неизвестные, кроме единственного искомого. А найдя его и раскрутив все непонятные вопросы в обратном порядке, может гораздо лучше понять всю систему. А заодно и предположить, почему физика говорит языком математики.
То есть вы используете известные факты, но предлагаете другую интерпретацию, которая приводит к неожиданным выводам?
Я бы даже не сказала, что другую. До сих пор вопрос о математической строгости интересовал в основном физиков, математиков и философов науки, да ещё нескольких антропологов. Классической в этом отношении является лекция Юджина Вигнера «Непостижимая точность математики в естественных науках», прочитанная им ещё в 1959 году. Большинство математиков и физиков, насколько я понимаю, находятся на позициях философии Платона, которая утверждает, что математические истины вечны и существуют помимо нас в так называемом мире идей, а люди – не все, конечно, а отдельные избранные – лишь изредка соприкасаются с этим миром и доносят математические истины до нас. Эту точку зрения именно в таком виде пропагандирует, в частности, Нобелевский лауреат Роджер Пенроуз. Многие другие не ссылаются на Платона открыто, но суть идеи сводится именно к платонизму. Однако до сих пор почти никто не поднимал вопрос о том, как можно примирить поразительную точность математики с фундаментальным и неизбежным несовершенством человеческого мышления, ссылаясь на данные нейронауки. Исключением является книга Джорджа Лаккофа и Рафаэля Нунеза “Where Mathematics Come From”, в которой они утверждают как раз обратное, но нейронауки как таковой там очень мало, а много как раз математики. Книга прекрасная, я беру её в качестве отправной точки и во многом на неё ссылаюсь, но прихожу к другим выводам.
Из Вашей книги следует, что самыми глубокими научными и философскими вопросами занимается не только мозг, но и все тело в целом?
Да, всё тело, причем в неразрывной связи со своей физической природой, то есть с универсальным физическим миром. Мозг в одиночку вообще ничем заниматься не может, он, собственно, изначально и возник как придаток к организму, чтобы лучше приспосабливать его к окружающей среде. Но в процессе эволюции объем мозга возрастал, и всё более молодые, всё более «умные» и «сознательные» структуры мозга, которые сегодня занимаются алгоритмическим мышлением, так называемый неокортекс, всё больше расходились с теми, что занимаются внутренней регуляцией организма. И хотя мозг является неотъемлемой частью организма и они «пересекаются» на всех уровнях, процессы, происходящие у нас внутри, неокортексу практически недоступны, в отличие от тех, что происходят снаружи. А того, о чем неокортекс не знает, чего не осознаёт, для нас вроде бы и не существует. А в действительности наш ум – тяжелый ограниченный нарцисс с огромным апломбом и даром красноречия, убеждающий нас в том, что он и есть вершина всего.
Но есть внутри мозга структуры, которые являются как бы главным связующим звеном между неокортексом и прочим организмом. Это наш эмоциональный мозг, наши чувства. Вот они способны каким-то образом пробиться в сознание и попытаться сказать неокортексу, прав ли он или нет. Это наша интуиция, то, что мы называем «нутром чувствовать». Эмоции говорят без слов, часто негромко и невнятно, и нужно уметь их услышать. А неокортекс, поскольку замечает только себя, себе же и приписывает все заслуги.
Значит, здесь выражение «горе от ума» применимо почти в буквальном смысле?
Да, и помимо прочих несовершенств, наш мозг известен своим непреодолимым пристрастием к дележу. Кортекс физиологически устроен так, чтобы воспринимать непрерывный в пространстве и времени мир в виде набора объектов. Так называемые объекты – это то, что остается от картины мира после того, как наша ограниченная физиология передает сигнал к коре; затем кора обрубает все, что является для нас лишним в эволюционном плане или просто не может в ней уместиться; и наконец, втискивает то, что осталось, в какую-нибудь рубрику, поскольку устроена в виде каталога. У этого действительно есть глубокий эволюционный смысл, поскольку для размножения и выживания нужно воздействовать на среду как можно более точечно – например, не промахнуться мимо ветки на пути к банану. Но, как заметил ещё Мах, «природа не начинает с элементов, как мы вынуждены начинать». И на каком-то этапе такое положение дел начинает мешать познанию.
А как же быть с математическими объектами? Ведь они-то как раз совершенно четко определены и даже уже разложены по рубрикам…
Это распространенное заблуждение. Думаю, все вышесказанное относится и к математическим объектам, по крайней мере, арифметическим. Возьмем, к примеру, натуральные числа. В физиологическом плане даже они являются результатом усреднения некоей расплывчатости, которая коллапсирует в нашем восприятии в точку.
В последние годы было проделано множество исследований, показавших, что в париетальных долях коры расположены нейроны, называемые числовыми. Эти нейроны с рождения кодируют числа. Они крайне избирательны и особым, теснейшим образом взаимодействуют лишь с другими, также очень избирательными нейронами, кодирующими пространство и время. По сути, изначально наш мозг, еще на подкорковом уровне, фиксирует не объекты как таковые, а фрагменты пространства, которые чем-то, так сказать, заполнены. Другими словами, нерегулярности пространства. Кора их из пространства грубо вычленяет, извлекает как что-то изолированное. А числовые нейроны их затем суммируют, но не пересчитывая один за другим, а воспринимая одновременно и в совокупности. Это только потом нас учат пересчитывать так называемые объекты последовательно. Но поскольку отдельных объектов в природе, строго говоря, не существует, то и в непогрешимости арифметики в принципе можно усомниться.
Все мы с рождения обладаем так называемой ментальной числовой линией, по которой распределяем числа, начиная с единицы, обычно слева направо. По-видимому, именно дискретные числа накладываются на непрерывную линию, а не линия возникает посредством соединения точек-чисел. Эта линия может принимать различные формы, например, быть прямой или закрученной, двухмерной или трёхмерной. По мере возрастания чисел расстояния между ними сокращаются, и нам становится всё труднее различить их. Этот феномен получил название «SNARC effect». По-видимому, его физиологический коррелят таков. Каждый числовой нейрон лучше всего «настроен» на какое-то одно число, но может, правда, менее точно, кодировать и другие числа рядом со своим «собственным». Совокупная реакция нейронов на определенное число представляет собой кривую распределения, максимум которой приходится на искомое число. Но чем число больше, тем более пологой становится эта кривая, и если для нескольких первых чисел у неё есть пик, который легко проецируется на определенную точку, то по мере их возрастания она становится всё более сглаженной, и проекция размазывается. Так, мы с первого взгляда, не пересчитывая, определим, что видим 4 точки, но, например, 18, 19, 20, 21 и 22 точки наше сознание округлит и превратит в 20. То есть разница (расстояние на ментальной числовой линии) между большими числами для нас уменьшается, а затем и вообще становится неразличимой. Это повседневный факт нашей жизни. За 100 рублей торгуются на рынке, но когда берут ипотеку на миллионы, никому не приходит в голову воевать за такие суммы. Хотя 100 рублей при этом не становятся ни меньше, ни больше.
Но если усомниться даже в натуральных числах, то что же тогда останется математике? И, соответственно, физике?
Есть поразительная статья П. Рашевского «О догмате натурального ряда», опубликованная в 1973 г., когда всех этих исследований не было и в помине. Он утверждает практически то же самое с позиций физики, буквально в деталях предсказывает то, что нейронауке станет известно лет через 30-40. И при этом утверждает, что физике именно это и нужно. Я перечитала его статью, чтобы что-то оттуда процитировать, и даже выбрать не могла, хоть вставь её целиком. Вот, например: «Духу физики более соответствовала бы математическая теория целого числа, в которой числа, когда они становятся очень большими, приобретают в каком-то смысле «размытый» вид, а не являются строго определенными членами натурального ряда». Или: «…почти полное совпадение имело бы место лишь для начальных отрезков существующего и гипотетического натуральных рядов, а по мере удаления по ним различие их структуры должно возрастать; в гипотетическом натуральном ряде началось бы нечто вроде «принципиального сбивания со счёта», и он (ряд), всё более «размываясь», приобретал бы в каком-то смысле черты непрерывной структуры числовой прямой».
Подробнее обо всем этом можно прочитать в Вашей книге. Давайте оставим на время темы, связанные с книгой, и перейдем к вопросам более общего плана. По роду своей деятельности Вам часто приходится общаться с людьми, имеющими психические отклонения. Почему-то принято считать, что ученые более других склонны попадать в эту группу, так ли это?
Не думаю. В психиатрических отделениях людей науки ничтожно мало; напрягая память, могу вспомнить одного-единственного. На амбулаторном приёме они иногда встречаются, но их, на мой взгляд, не больше, чем представителей других профессий. Среди многих сотен моих пациентов было два математика и один физик. Возможно, они избегают общения с психиатрами. Но, думаю, дело в другом.
Нет никаких доказательств тому, что ученые, математики и физики, в частности, более других склонны к психическим расстройствам. Разумеется, все без исключения психические расстройства описаны и среди них, и довольно колоритно – возьмём, к примеру, Ньютона, Больцмана или Кантора, но о статистике это ничего не говорит. Есть исследования, указывающие на то, что люди творческих профессий чаще страдают депрессией, биполярным расстройством и шизофренией, но ученые просто не включены в выборку исследуемых в качестве отдельной группы. Внушающих доверие исследований в этой области нет. Есть кое-какие публикации – скажем, в прошлом году в Opinion Notices of American Mathematic Society приводились данные о том, что среди выпускников факультетов точных наук Университета Беркли более 40% «достигают порога депрессии» или переступают этот порог, наряду с 64% выпускниками гуманитарных и творческих профессий. (Хотя, на мой взгляд, ученый-теоретик – это явно творческая профессия). Но это такие гигантские цифры, и они настолько превосходят среднестатистические, что мне трудно в них поверить. Что же касается философов – тут вообще никаких данных нет.
Продуктивное занятие наукой предполагает высокий интеллект, творческое мышление, воодушевлённость, инициативность и хорошую работоспособность, желательно на протяжении многих лет. А психические болезни обычно эти функции нарушают. Я лично полагаю, что ненормальность учёных — это миф, сложенный из расхожих представлений о рассеянном профессоре со всклоченной бородой и горящими глазами, который говорит вещи, «нормальному» человеку непонятные. Типаж, так сказать. Депрессия вообще с этим типажом ничего общего не имеет. Это тяжелое приступообразное состояние, снижающее способность функционировать нормально. Нередко человек делает рутинные вещи через силу, но при этом неизбежно лишается энтузиазма, спонтанности и способности мыслить творчески. Именно в этом, на мой взгляд, квинтэссенция депрессии. Хотя не исключена возможность того, что талантливый человек в межприступный период, чувствуя себя нормально, настолько продуктивен, что успевает сделать очень много. Но в трети случаев депрессия вообще приобретает хроническую форму, и эти функции в той или иной степени нарушаются годами.
Что касается шизофрении – тут я твердо уверена, что это миф, а случай Джона Нэша –исключение, подтверждающее правило. Правда, в эту категорию пытаются записать и Ньютона – я лично в этом сомневаюсь, но ладно, допустим. Но ведь научных гениев в истории человечества было много, а описания таких случаев – раз, два и обчёлся.
Настоящий шизофренический психоз – он, конечно, бывает красочным, но занимается в основном теориями конспирации. Психоз как раз лишает способности думать, мысли при нём рассыпаются. Рассеянный профессор рассеян не оттого, что он у него концентрация плохая, а от того, что слишком хорошая – он настолько сконцентрирован на какой-то идее, что не замечает, куда кладёт очки. И глаза у него горят не от безумия, а от увлечённости. Но кардинальный диагностическим критерием шизофрении является не сколько психоз, сколько постепенное личностное и когнитивное снижение. Человек со временем становится всё менее продуктивным, особенно в интеллектуальном и творческом плане. Какая уж тут теоретическая наука.
Еще один «хит» — это аутизм. Аутисты, мол, обладают невероятными математическими способностями. Это правда, что некоторые аутисты — это так называемые саванты, которые способны мгновенно перемножать в уме пятизначные числа или воспроизвести сто первых цифр числа π (Вспомним «Человека дождя»). Очень часто такие люди страдают как раз умственной отсталостью. Да и не в этом же суть математики. Что касается настоящей математики – и тут исследований очень мало, и говорят они примерно следующее: среди студентов инженерного и факультетов точных наук процент лиц с аутичным профилем выше, чем среди прочих студентов; математические способности аутистов с нормальным или повышенным интеллектом в статистическом плане несколько ниже, чем в общей популяции; некоторые из них в самом деле обладают выдающимися математическими способностями. Но не будем забывать, что ими обладают и некоторые люди без ментальных проблем. Так что на сегодняшний день нет оснований утверждать, что гениальность в математике как-то связана с аутизмом.
Есть еще, правда, биполярное расстройство, или мания-депрессия, при которой периоды спада и подъёма чередуются. Или появляются периодически на фоне нормального состояния. Настоящая мания – это тоже разновидность психоза, при котором действительно горят глаза, а творческие идеи быстро сменяют друг друга и переходят в безумные. Но есть и гораздо более мягкие формы биполярного расстройства с относительное невысоким эмоциональным подъёмом – гипоманией. Со стороны ее вообще можно не заметить, но сам человек ее ощущает, хотя – и в этом проблемы при диагностировании – считает его нормой, поскольку чувствует себя при этом прекрасно. Вот это — самое лучшее время для творчества. В эти периоды действительно возникает много благотворных и конструктивных идей, плюс повышение сил и энергии, что способствуют их реализации. В гипоманиакальном состоянии человек, особенно творческий, с лихвой может возместить то, что недоделал в депрессивном. Поэтому неудивительно, что люди искусства страдают биполярными расстройствами чаще. Я не исключаю, что люди, которые занимаются научным творчеством – тоже, но, повторяю, объективных исследований на эту тему нет.
Правомерно ли говорить о стандартных критериях нормальности? Существуют ли какие-либо тесты, дающие более-менее объективный диагноз? Думаю, многие ученые, особенно философы, физики и математики, иногда испытывают желание пройти такой тест самим или протестировать некоторых своих коллег.
По большому счёту, никаких критериев нормальности нет. Норма – это очень широкое понятие, к тому же граница между нормой и патологией размыта. Есть критерии психических болезней, но и с ними нужно обращаться крайне осторожно. При желании можно каждого из нас диагностировать. Что часто и делается. Или наоборот – психическая патология налицо, а не под какие критерии не подпадает. Люди же не изучают медицинские классификации и не знают, как болеть правильно.
С тестами всё еще сложнее. Когнитивные тесты хороши при определении IQ, дают неплохое представление об умственных способностях человека и предопределяют меру его успеха в каких-либо областях деятельности и коррелируют (среднестатистически, конечно), с уровнем его доходов. Тесты помогают также определять различные когнитивные дефициты, тут они очень эффективны. Но гениальность тесты ни в коем случае не выявляют ни в какой области.
Что же касается так называемых проективных тестов, которые используются в диагностике психической патологии — я к ним отношусь довольно скептически. Во-первых, они совершенно не объективны. Судить о каком-либо диагнозе на основании того, что человек увидел на картинках, на которых нарисовано непонятно что – это, на мой взгляд, сильный перебор. Во-вторых, результаты тестов трактует психолог, а он, как любой человек, в значительной степени субъективен. В-третьих, его трактовка попадает в сильную зависимость от того, как ведет себя тестируемый, то есть от того диагноза, который он ставит безотносительно от ответов, которые он получает. А кроме того, любой тест, чтобы иметь право считаться диагностическими, должен пройти валидацию группы психологов и психиатров – то есть это они должны сказать, соответствует ли он поставленным ими диагнозам, а не наоборот. Иными словами, диагноз всегда ставит специалист. Если результаты тестов соответствуют мнению клинического психолога или психиатра — хорошо. Если не соответствуют – почти всегда можно в них усомниться. А если диагноз непонятен и специалисту, то такие тесты помогут ему крайне редко.
Есть еще многочисленные опросники, которые заполняет специалист или сам пациент. Они служат нам подспорьем, по ним удобно судить, как меняется состояние пациента, и такие опросники незаменимы в клинических исследованиях, поскольку там требуется строгая стандартизация. Хороши они и тем, что человек, обнаружив многие свои симптомы в одном списке, начинает понимать, что у него есть определенная проблема с конкретным названием и что он может получить помощь. Но в любом случае опросник – это не впечатление специалиста. Так что если человек чувствует, что у него есть какое-то психическое расстройство, мешающее ему жить – надо идти к специалисту.
Вообще-то история с тестами – это частный случай дискурса о том, может ли машина, алгоритм мыслить. На мой взгляд, не может. Это мы, люди, создаём алгоритмы, и мы же трактуем их результаты. А если результаты расходятся со здравым смыслом, значит, надо усомниться в первую очередь в них.
Среди физиков и компьютерщиков широко распространено мнение от том, что искусственный интеллект (ИИ) со временем сможет заменить человеческий. Однако, основной вывод Вашей книги является серьезным аргументом против. Давайте вернемся к этой идее.
Мнения о возможности создания ИИ придерживаются, видимо, многие, но далеко не все. Тот же Пенроуз, опираясь на теорему Геделя и на здравый смысл, убедительно утверждает обратное. Аргументов может быть много. Я думаю, что человеческое, да и вообще любое биологическое мышление принципиально отличается от машинного тем, что в нем нет разделения на «хард» и «софт». По большому счёту мышление, как его определяет современная наука, – это способность живого организма действовать себе во благо, приспосабливаясь к своей ограниченной среде обитания, извлекая из ней максимум пользы с минимальными для себя потерями; способность поддерживать свою энтропию на низком уровне. С этой задачей прекрасно справляются и одноклеточные, в эволюционном плане они преуспели гораздо больше нас. Это достигается именно взаимодействием всех составляющих организма между собой и со своей средой. Мы живём и мыслим благодаря во многом разрушительному и беспорядочному физическому трению о среду, а также внутреннему трению. Живое потому и живое, потому и действует и мыслит, что балансирует на грани порядка и хаоса. То же происходит и в информационном плане: информационного шума в каждой клетке, в каждом нейроне, в мозгу гораздо больше, чем самой информации, и чтобы ее из этого шума извлечь, необходим весь предшествующий эволюционный и личный опыт вкупе с самой средой, с физическим миром. А гены, то есть «хард», при этом только посредничают.
С машиной всё иначе. «Софт», алгоритм, который человек изначально и пишет (а кто же еще?) можно вставить в один «хард», потом в другой – неважно, главное, чтобы он мог прочесть и выполнить этот алгоритм. Информация там должна быть однозначной, и их физическая основа в этом смысле не только непринципиальна, но и вредна – как только трение с окружающей средой достигнет определенного уровня, машина сломается, а алгоритм превратится в шум. Эту мысль замечательно доносит Терренс Дикон в своей книге “Incomplete Nature”.
К такому же выводу можно прийти, если посмотреть на эту проблему применительно к особенностям человеческого мышления с нейрофизиологической и просто физиологической точки зрения. Тогда получится, я так, по крайней мере, считаю, что
мы не только думаем всем телом, но и, более того, именно тело подсказывает неокортексу решение задач, которые требуют не алгоритмического, а эвристического подхода.
При этом обобщает информацию от всего организма и сигнализирует неокортексу о том, что решение найдено, наш эмоциональный мозг, наши эмоции. А неокортекс, поскольку замечает только себя, себе же и приписывает все заслуги.
Значит, создание роботов-математиков даже более проблематично, чем роботов-композиторов или поэтов?
Если говорить о решении алгоритмических задач, то все мы давно и успешно пользуемся услугами искусственного интеллекта. А что касается эвристики, то специалисты уже поняли, что робот без тела успешным не будет. Насколько я знаю, роботика продвигается именно в этом направлении. Проблема, на мой взгляд, заключается в том, что уровень мышления зависит от сложности организма вообще, а чтобы оно было, скажем, человеческим, нужен сопоставимый с человеческим организм – не только по уровню сложности, но и каких-то других отношениях, скажем, сопоставимый хотя бы в плане физической и эмоциональной организации.
Чтобы думать по-человечески, надо испытывать человеческие чувства, и в математике это ещё важнее, чем в литературе.
А чтобы испытывать человеческие чувства, нужен человеческий организм или очень похожий. Я не представляю, как это можно сделать в обход эволюции. Хотя, может, я ошибаюсь.
Интервью: Анна Сидорова
